Очередной раз, когда комом в горле стоит "Mad about you", кажется, что, может это все - легкое дежавю? Что этот серый день, которому так не соответствует холодный ветер и почему-то еще зеленая, недовыгоревшая листва, это настроение, этот чай на столе уже были когда-то. С кем-то другим, но были. Хотя память отворачивается спиной и молчит. Вроде бы и не было.
И становится вдруг понятно, что эти маленькие сумасшествия - не привнесенное кем-то на себе, не звездная пыль, упавшая на чужие ботинки, которые он опять забыл вытереть в прихожей, а твой собственный кусок, часть твоя, как сосуды, оплетающие соломой пузатую бутылку сердца. И когда они, как капилляры, лопаются вдруг - появляется комок в горле: ни охнуть, ни вздохнуть. Это мой прожектор, случайно осветивший лицо в зале. Только моя ответственность и только мое дело. И судорожно тянешь носом осеннюю сырость и выглядываешь желто-красные листья - ведь должны же быть где-то, потому что чувствуется так, и потому что капли на зонте уже совсем холодные.
И в этих сумасшествиях, как в луже, отражается чужое лицо. И не будь лужи, не было бы на асфальте чужого профиля, где подбородок чуть прикрыт воротником куртки - ветер же.
Но в один день сумасшествие вдруг становится не лужей, зеркалом. Нет больше романтической ряби, нечему вобрать августовский дождь. В такое зеркало смотришь и видишь не только себя, а еще кого-то - с обреченно честной ясностью, ущербами, изъянами, родинками и свежей ранкой над верхней губой, оставшейся от бритья спросонья. Смотришь в него и понимаешь, что бояться уже поздно, что уже все случилось, грянуло, с-вер-шилось, и остается только коммьюнике глаза в глаза с данностью.
Конечно, чай этот, настроение, серый день и сердце под горлом были уже. Они ведь никогда не уходили из меня.