Он снова ловит меня в объятья, сжимая так, что темно дышать. И, отрываясь, спросит украдкой: "Тебе, быть может, давно пора спать? А я, извини, извини не буду...", чтобы, едва продержавшись миг, сорваться снова, как с вышки - в воду, теряя опять виноватый вид.
Я видела много, наверное, больше, чем надо девочке до тридцати. Я знаю, как надо, и сколько "Грольша" и как потерять, чтоб потом найти. Мне грустно только, что не подходит сейчас, увы, не один вариант. Конечно, надо порвать все к черту, но милосердие - мой талант.
Мне нужно, чтоб кто-то и чтобы рядом, чтоб до беспамятства пить вино. И с хмеля этого мне отрадно и глушатся чувства, что "не оно", что так неправильно и нелепо держать людей, как на привязи пса, что в голове не хватает "клэпки" и хватит, может, творить чудеса. Но кто-то вновь намешал все карты, и вместо того, чтобы тихо спать, вжимаюсь глубже в его диафрагму и в первый раз не боюсь потерять.
Прическе - гайки, плечо - в укусах или в засосах - поди разбери. И я считаю, когда вернется душа в макушку - на выдох-вдох и на раз-два-три. Его растрепанный милый профиль очерчен линией в темноте. И точно знаю - так близко звезды, что не затмят их ни тучи, ни те сомненья, что мучили целый вечер. Да, ну их, сомненья, ведь я дышу. И чувствую, что сминают пальцы меня в минуты, как тот листок, и я растворяюсь там, в атмосфере, куда уже не прорвется смог...
И только птицы орут с надрывом. Какого черта, ведь первый час?! И только сейчас я вдруг замечаю, что первый луч солнца щекочет глаз.