****

[navy]

Он называл ее Батшебой или, на английский манер, Батшибой, и частенько пел по утрам "I heard the ancient songs of sadness, but every step I thought of you, every footstep only you". Только от него она узнала, что Стинг вдохновился историей Давида и Вирсавии (Батшибы, милая) и написал песню "Mad about you". До него она, в общем, вообще не задумывалась, кто такой Стинг.

Его звали Давидом. Не по прозвищу. По паспорту.

Давид мог многое рассказать о поздней любви. О том, как в сухой глине, оставшейся после 12 лет брака (в первый раз женился поздно - выбирал обстоятельно), распускается трепетная суданская роза. О том, как вдруг начинаешь жить - жить! - уже тогда, когда похоронил себя. О том, что какой там Урия (ее первого мужа звали Юрой - и не верь после этого в судьбу), когда перед тобой долиной раскинулась последняя возможность любить.

Двадцать пять лет разницы. Ее звали Викторией. Юру никто не убивал; он отпустил Вику довольно спокойно.

Если бы умел, Давид бы открывал для нее астероиды, писал полотна, сочинял стихи. Он не то, чтобы не умел, но весь запал растратился в студенческие годы, когда на ходу сочинялись лимерики и шутливые оды Наташке с первой парты. Зато Давид неплохо умел зарабатывать и дарил Вике украшения - небольшие, тонкой работы. Ей нравилось. Ему тоже нравилось - как светятся огоньки ее глаз. И что стрелки его часов теперь стрекочут не впустую.

Последним подарком был кулончик в виде дельфина. Давиду казалось, что их было два: один он подарил Вике, а другой остался висеть где-то у него в груди. Когда любовь - последняя в жизни, уже не боишься, что она отгорит или рассыплется пылью. Они счастливчики, в сущности, все взаимно, иначе бы он, как скупец, сходил с ума от скаредного желания удержать и зависти к каждому предмету, на который опускался ее взгляд. Взгляд Виктории ласково опускался на Давида.

Счастливая любовь дарит свободу. Она одинаково ценна, и когда тебе пятьдесят, и когда тебе двадцать пять.

Интернет - большая помойка, смесь русского "мусорника" и аккуратных складов ненужных вещей в США. Но Давиду нравилось. А еще, когда-то давно ему нравилось составлять кроссворды - дурацкая трудоемкая работа, которую, по большому счету, никто не оценит. В журнал для любителей ломать голову его работы брали один или два раза. Увлечение поблекло, но не помешало познакомиться с Катериной.

Катерину звали Вирсавией. По никнейму.

От Вирсавии у нее был разве что плотный стан. Ни молодости (ровесница Давида), ни юного трепета (20 лет стажа в юридической конторе, какой уж трепет?), ни желания быть "шеей" при какой-то там голове. В качестве хобби Катерина составляла кроссворды - это здорово помогало очистить голову перед составлением исков от лица одной столичной компании. Так и познакомились с Давидом в ЖЖ. Он сказал, что 5 по вертикали - это контратака, а не кабардинка. Кто сейчас вообще помнит, что такое кабардинка?

Конечно, улыбнулись дурацкой шутке судьбы. Но тактично - краешком губ.

Потом, и в этом похожи все простенькие романы, приехав из Минска в ноябре, Давид что-то передавал Катерине от сообщников. Потом как-то случайно пересеклись на мойке: она ехала к важному клиенту, а он пошел навстречу уверениям товарища, что "неплохое место и воск бесплатно". Много говорили о работе; о работах: она юрист, он - актуарий, вроде бы близко, но всё - разница. Три года уже не рассказывал столько - не баек, а просто ежедневных ситуаций. Три года не хотел травить Батшибу своей работой: просто приезжал, закрывал ей глаза ладонями и рассказывал сказки о том, что первое взбредет в голову. Первом, что взбредет в голову после Батшибы. Она была там всегда.

Год прошел после самолета Минск-Москва. Давид почувствовал себя котом. Котом, который девять раз попал под машину, и начал жить десятую жизнь.

Это было несправедливо. Это было странно. Со стороны судьбы это было дерзко, в конце-концов: с одной стороны молодая Батшеба, с другой - Вирсавия. Кому сказать.

Теперь понятно, почему у тезки было много жен. Потому что каждая женщина - новая жизнь. Даже та его первая, сохлая глина, тоже была жизнью. А уж последующая: цветение долины, нежный розовый гибискус, сердце, которое останавливается каждый день. И, неожиданная, следующая: возможность быть самим собой - пятидесятилетним трудоголиком, не самым юным и почти не влюбленным. В его возрасте остановка сердца от любви - уже некомильфо, но на груди, конечно, висит невидимый маленький дельфин. Известную историю теперь трактует по-другому: не смерть сына была расплатой за проступок царя, а понимание, что после последней жизни будет еще одна.

Где-то, открыв окно, курит после долгого перерыва Катерина. У нее в папке все "страховки", кроме страховки от привязанности.

Где-то, сидя в аэропортовом кафе, пьет Давид. Раньше не пил перед полетами, теперь - может. Что такое висящий в воздухе самолет по сравнению с ним?

Где-то, обняв подушку, плачет Виктория. Очень тяжело быть чьей-то последней любовью.