Я заблудилась. И мне страшно.
читать дальшеМне часто бывает страшно в темноте, до сих пор, даже в собственном доме. Это еще с детства – я знала, что рядом обитает кто-то, а меня не спешили в этом разуверивать. С возрастом веру укрепили эксперименты определенного плана, эзотерика и кинопродукция.
Здесь не просто темнота – здесь тьма кромешная. Хорошо хоть из животных только белки и, может, сумасшедшие собаки из ближайшего села.
В идеале в это время я должна была бы уже подъезжать к даче, но решила срезать путь и ехать через довольно широкую песчанку в лесу. И тут в процессе объезда заглохла. В темноте. Одна. Мобильный не берет – официально рисует одну палочку, но соединяться отказывается. Идти на дорогу страшновато – во-первых, район цыганский и машину могут унести даже закрытую, а во-вторых, я плохо ориентируюсь здесь пешая, да и неизвестно, что может прийти в голову случайному водителю, остановившемуся по моей просьбе.
И я не знаю, что делать в подобной ситуации. Никаких идей. И мне не просто страшно – я в панике.
Что вы делаете, когда вы в панике? О нет, даю сотню против пяти, что вы не кричите. Крик – это когда испуг, а здесь паника, с ее холодной лапой, сдавливающей бьющийся комочек сердца. Паника это своеобразный вакуум, в котором перестаешь ощущать окружающую температуру, влажность, давление, слышать звуки и запахи. Я не могу даже слушать доселе включенное резвое радио – не из-за периодических помех, а из-за того, что оно странно звучит в этом очень тихом ночном лесу.
Движимая этой самой первобытной паникой я легла просто на землю. Спиной. Единый рефлекс – прижаться. Если вжаться в землю и смотреть наверх, туда, где из-за туч периодически подмигивают звезды – не так страшно. Как с мороза вдохнуть запах липового чая. Я всегда называла и продолжаю называть землю «мамой» и прихожу к ней за силами для новых подвигов или когда больно. Лежу и пытаюсь дышать ровно: «Я не боюсь, я не боюсь». Прижимаясь к земле, я вдруг начинаю ощущать, что она обнимает меня и ровно пульсирует дыша. Оказывается, что она теплая, живая. И под воздействием этого живого материнского тепла, паника разряжается тихой истерикой с всхлипываниями, перерастающими в рыдания: «Мама, я так сильно испугалась!».
Постепенно все проходит. Постепенно воздух становится холодным, но в нем слышен аромат цветущей облепихи и еще каких-то лесных цветов, хвои и обсохшей от вечерней росы травы.
Лес из страшной и грозной силы становится если не другом, то собеседником с чувством собственного достоинства, но не суровым и враждебным. Он убеждает меня окончательно успокоиться, сесть и слушать его рассказы.
И вот уже передо мной горит костер, он не греет, ибо этот костер зажгла не я, а мои далекие предки, а может и я в какой-то прошлой жизни. Возле костра сидит девушка в темном плотном плаще, рядом с ней корзинка с пряными травами, у ног – собака. Для нее лес это место уединения, единственный желанный собеседник. Она смотрит в костер и перебирает собачью шерсть. Ее еще не назвали ведьмой, но уже не назовут ведуньей. Русая коса ниже пояса, которую неизвестно обрежет ли кто. Глаз не видно, да и что мне ее глаза.
А лес все шепчет и шепчет. Он показывает мне сотни картин того места, где я сейчас сижу по-турецки: вот ребята с девками водят купальские хороводы, вот отдыхают казаки Богдана Хмельницкого перед входом в столицу, а вот спящий мальчик-пастух, утомленный тяжелым днем.
И видится мне, что вовсе не костер горит здесь, а чудесные цветы папоротника. И наводняется моя поляна знахарями и чародеями, ищущими, но не видящими, жаждущими наживы и любопытными. Чуть не сталкиваясь лбами, они прочесывают поляну, но не видят этого неземного цвета. Смешные и жуткие в своем поиске, шепчут они заклинания и проклятия, но все без толку.
Вспоминаю, что цветет папоротник считанные минуты. Собираюсь с силами, глубоко вдыхаю и срываю этот огненный цветок. Вспышка. Перед глазами проносится моя машина, девушка с собакой и травами, воины, пастухи, знахари в цветном круговороте блеющем, мяукающем, какие-то странные и уродливые рожи, и охватывает эйфория: «Я не боюсь!». Я вижу все это как бы за стеклом, как в телевизоре, но непосредственно рядом, и мягкая ладонь земли похлопывает по плечу – говори.
И цвет превращается в голубя, сидящего на сведенных моих ладонях, и весь мир замирает в ожидании моей просьбы. И вырывается из глубины, из недр самой меня, всех тех прожитых прежних жизней, выдохом: «Дай удачи и живого слова!».
Темнота. Умерла? Да нет, наверное, просто заснула. Щебечут предутренние птицы, на верхушках сосен зацепилась розовая лента рассвета. Ни уголков от костра, ни разбросанных ведунами трав. И безмолвное напутствие земли – иди.
Аврора, любимая моя богиня, пресветлая и мудрая. Сколько людей, сколько поколений ждали твоего появления, вечно молодой, смеющейся с первыми лучами грядущего солнца? Сколько мук, страданий и страхов ты облегчила касанием невидимой руки? Ты рассветная, милая, ранняя, ты – щебечущих птиц благодать, загадала свое я желание, хоть не знала чего пожелать. И не знаю – то ли привиделось, то ли сон мне навеял лес, только в жизни своей я не видела столько химер и чудес.
Мобильный все так же рисует одну палочку. Мужу – «Мась, ты только не волнуйся, мне пришлось в лесу ночевать. А? Нет, сама. Ну, то есть с машиной. Да, заглохла. Ну, сейчас попробую завестись. Бабушка не звонила? Ну, слава Богу! Да, давай, не нервничай, цем. Приеду – позвоню».
И ведь завелась моя жар-птица. Еще чуток, минуты три и из лесу выехали. Только не хотелось прощаться так, буксуя в песке на выезде. Вышла, присела на землю и взялась пересыпать песок из ладони в ладонь в приливе нахлынувшей нежности, словно перебирая седые уже волосы матери-земли. Мы дышали с ней в такт, я извинялась, за скорый отъезд, а он благословляла на путь.
«Девушка, с вами все в порядке?» - проезжающий мимо водитель проявил сердобольность. Да, спасибо, помогать не надо. Прощай, мама!
И тут всего тридцать километров до дачи. Бабушке обязательно навру, что останавливалась у Вовыча с Викой в Черкассах, или подвозила Костю до базы отдыха, выпила пива – ну куда уж тут в дорогу.
Знаете? Я уже не боюсь темноты.