На площадке носится трех-четырехлетний мальчонка. Бегает быстро, но в желто-оранжевом свете фонарей и мелкой мороси его движения замедляются, так что мама почти успевает схватить его за капюшон. Разумеется, к каждому пострелу этого возраста прилагается Ма. У этого мальчишки Ма - неторопливая матрона в бескрайнем плюшевом костюме и белыми пергидрольными прядями, задумчиво свесившимися вниз. Про нее можно придумать все, что угодно, и ничего, при этом, мотивирующего, но налепливание клише останавливает запах.
Апельсиновая цедра, кориандр, мох. Горькое, пряное, легкое - ветром разносится как пергаментные листья. За этот запах, нанесенный нежно и в малой толике, можно простить осени всю эту морось, стылые стены, освещенные окна, в которых нет никого, и шлейф желто-оранжевого света, который тянется за тобой, если ехать в октябрьском троллейбусе вдоль проспекта.
А потом я выхожу из-за пряничных воротец площадки и поддеваю носком ботинка листок бумаги - обрывок какого-то из моих писем. Потому что все, что вокруг - это, вообще, обрывки воспоминаний, людей, действий, - все это носится в воздухе и прибивается к земле невидной глазу моросью.
Даже если бы нам удаляли память операционным путем, осенью она болела бы снова. Наверное, на дождь.