Сюжет - народный, изложение - мое
Зимой делать было практически нечего. Трудолюбивая Горпина ежевечерне накрывала стол, доставая из печи пышущие жаром горшки, из которых выглядывал румяный картофельный бок или даже притомившееся и разомлевшее сало. После ужина и ритуального стакана домашнего вина она чуть обиженно уходила к себе, поправляя клетчатый шерстяной платок на деревянной лавке. Каждую ночь она тяжело вздыхала, переворачивалась и все надеялась, что я приду к ней. А я садился в хлеву и делал свою скрипку.
В хлеву пахло каким-то странным уютом, не защупанным полным пальцами Горпины. Работа шла сама собой - казалось бы, кому-то сверху нужны были только мои руки да острый глаз.
Сначала скрипка была одна. Получилась она неожиданно светлой. А уж когда сельский скрипач впервые взял ее в руки, то она вдруг рассмеялась-рассыпалась звонкой мелодией, как будто отразившейся от гор.
А в первые дни февраля родилась вторая. Даже замысла такого не было; она пришла по своей воле и сложилась в изящную форму темного цвета, хоть была сделана из точно такого же материала, что и первая. "Испортил скрипку", - говорили мне, пока тот же скрипач не взял ее в руки, и все вдруг почувствовали небывалую тоску, то ли за весной, то ли за ушедшими, то ли за небывалой птицей счастья. Да где ж она?
Весной их пришло двое: одна - русокудрая с задорно курносым носом и бойким характером, а другая - с темной толстой косой, змеей оплетавшей плечи, такая она была длинная, и темными, почти черными глазами. Как ни странно, держались они всегда неразлучно и так неуловимо напоминали скрипки, которые Горпина сложила в большой сундук у задней двери, прикинувшись, что по незнанию продала их проезжему музыканту.
И нельзя было разделить их, так же как нельзя было отказаться от второй скрипки. Ночью в хлев приходила вторая, окутывая туманом, подставляя под ладони теплый, непривычно гибкий стан, убаюкивая, укачивая так, что весь день потом ходил с глупой улыбкой, словно вспоминая далекие сказки детства. Днем козочкой-серной прибегала первая и просила сделать ложку или починить какую другую кухонную утварь. Никто в селе так и не знал, откуда они пришли, но их полюбили и приняли как родных, сначала вслух, а потом и громко сравнивая с днем и ночью.
"Дядька, а, дяденька, подари мне скрипочку? Я знаю, у тебя в сундуке лежит", - рассыпался задорным хохотом ручеек светлого смеха. "А ты мне что подаришь, красавица?". "Поцелую дяденька, только уж подари точно". И она целовала, как-то шутя, заставляя догонять себя в березовой роще, и все время улыбалась, глядя мне в глаза, даже тогда, когда вскриком вспугнула сидящую над нами сойку. К скрипке она привыкла очень быстро и дала бы фору сельскому скрипачу, если бы хоть иногда заводила печальную. Зато плясовые у нее получались такими, что не притоптывали разве что свиньи и годовалые телушки.
Темную скрипку я подарил сам. Очередной раз, глядя как моя полуночница плетет наново свою косу-змею, я почувствовал, что так надо, зашел в хату, открыл сундук (а то бы у меня не было отмычки) и положил ей в руку слегка теплый гриф. Играй, моя ласточка, играй, пока ветер не понес тебя в вырий.
К концу лета они освоились и играли уже дуэтом. Наш скрипач бросил постылую жену с ребятишками и пошел зарабатывать по селам, а они все играли и играли: утром ли, вечером, но мотивы всегда были разными, хоть и до боли знакомыми. Хоть и просили обе скрипки об одном. О чем еще может просить женщина, пусть даже она и Горпина?
А в первый день осени всех троих не стало. Я просто проснулась, чтобы пойти за водой и увидела, что его и след простыл. Двух девиц, похоже, черт тоже унес ночью на своих витых рогах, так что никто их больше не видел. Ну то и верно - чего народ игрой по утрам смущать? Тем более, работы скоро.
Домой я вернулся через год. Первое, что мне бросилось в глаза - две вербы над рекой, уже в возрасте, хотя раньше их не было. Не было и седого явора посредине.