На улице жарко настолько, что жар забирается под кожу и гонит в прохладу странного кирпичного сооружения, авансом именуемого домом. На реку не спустишься - плотной цепочкой на ноге повисли домашние заботы и работа. Вот сейчас, еще пять минут, может, десять - я выключу ноут, заберу его с веранды в старую хатынку, возьму с полки светло любимые "Две жизни" и помашу рукой жаркому солнечному полдню.
Гусенок резвится в бассейне, оставленный без строгого присмотра бабушки, труженики полей уже закатились под навесы, разгибать согбенные заботой об огурцах спины, мама пахнет из-за стены специями, а я лежу под переплетающимся пологом ветвей ореха и старой яблони. На эту яблоню так хотелось залезть в детстве и нарвать неспелой еще антоновки, но не пускал страх перед сварливым соседом. Каким грозным и противным он казался тогда в мои пять или семь лет?
Под деревьями тихо и прохладно, книга окунает в нежную прохладу ум, а солнце слегка прижигает пяточки, пользуясь окошком в листве. Дышится легко, как и всегда в этих краях. И невольно мысль уходит от основной канвы рассказа куда-то далеко, в переплетенные улицы Константинополя, где продают божественные пирожные или в прекрасные сады действительно сильных мира сего.
Бац - огревает меня по левой ягодице мелкое прицельное яблочко. Не спи, распустеха! Гусенок, сияя слегка синеватыми губами, пристраивается со мной на покрывале, мама зовет помогать.
А в этой зеленой тени воцарился аромат яблок и небывалая для июля легкость. И дышится так - легко и просто, по-настоящему. Ведь все настоящее просто?