Bel Esprit
Новая Наточка.Великомученица кухонного труда
Поверь мне, Карлсон, не в пирогах счастье…
Наточку Березняковскую пригласили в гости. Казалось бы, что тут странного – ну, гости и гости, время года – холодное, на природе не рассидишься. Странным было то, то пригласила Маруся Лейкина, у которой всегда не было времени, и с которой общение сводилось к паре строчек в социальных сетях.
Причин приглашения могло быть несколько – потеря очередной большой любви, смена работы, тоска по родным лицам из той тьмутаракани, откуда Лейкина приехала и которая так отчетливо отпечаталась у нее на лице, что сыграла немаловажную роль в почти легендарном случае. Когда барышня только переехала из своей деревни, она как-то сразу познакомилась с молодым человеком, который сочетал в себе симпатичную внешность, редкое хамство и непомерный снобизм. Как их свела судьба – неизвестно, но история сохранила потрясающий диалог. Вот знакомятся они, он протягивает узкую ладонь, смотрит в глаза и говорит: «Максим». Она вся превращается в маков цвет и от страха громко гаркает: «Мария». Максим замирает на пару секунд, после чего, опешив, выдает: «Да какая же ты Мария, ты – Мааарууууся». Что удивительно, они трепетно дружат до сих пор, а Машу все именуют не иначе, как Маруся.
После работы Наточка заскочила за пирожными с вишней и красным полусладким. Вкусы у Маруси, конечно, могли измениться, но – пусть будет.
Через полчаса девушки сидели на кухне и выдергивали вишенки из пирожных. Маруся непрерывно вздыхала, Наточка поддакивала. Бокалы отсвечивали красной жидкостью и отпечатками розового блеска для губ.
Кстати, с причиной приглашения Ната не угадала – на этот раз в фокусе была вселенская тоска. И, как ни удивительно, вполне оправданная: Маруся жалела, что прожила жизнь зря.
- Знаешь, Натка, мне бы хотелось не уметь готовить…
- Да ты что, Марусь? Помнишь, мы собирались, и ты притащила свою щуку фирменную? А помнишь пирожки с капустой – все от них тащились, как удав по батарее?
- Да у меня этих пирожков и сейчас – полхолодильника. Смотреть на них прям не могу.
Лейкина достала из холодильника красивые аппетитно пахнущие пирожки в глубокой расписной тарелке. Лицо ее, выражавшее нечеловеческую тоску, подходило в большей мере великомученице.
- Натусь, понимаешь, я вот читаю там, смотрю. Такая вот вся фифочка, ножки тоненькие, губки бантиком, на голове – художественный бардак. Стоит утром, яичницу жарит, и ту – сжигает до угля. А он весь такой суетится вокруг нее, руки целует, сковородку отмывает и завтрак сам готовит по новой. И хэппи-энд у них со свадьбой, даром, что на кухне она без вреда для окружающих может только холодильник открыть и плиту зажечь – да и то, не всегда. Но он ее обожает, понимаешь?
- Маруська, ну чего ты? Бабские романы для того и пишут, а потом экранизируют, чтобы из теток слезу выжать. А в жизни она себе такого фиг найдет: таких благодетелей – два на миллион.
- Да не, мне не трудно приготовить, понимаешь? Только сдается, что меня любят только за эти чертовы пирожки. И за щуку – на праздники. Нас всех любят за что-то: Серебрякову – за то, что деньги зарабатывает, Ильченко – за то, что цену себе набивает и вся ухоженная, как кошка, меня – за то, что готовлю вкусно, тебя – тоже вот за что-то. Знаешь, я ведь даже сжечь яичницу нарочно не могу – она всегда будет такая как надо. И вот очередной хлопец от меня выкатывается, весь такой, как котищща с довольными глазами, и я себя враз моей мамкой ощущаю. У нее даже рабочие на неделю дольше плитку клали, чтобы она их своими щами кормила – больно вкусные были.
- А ты кастинг женихов устрой. Ты-то каждому нужна, так и поперебирать можно – кого ближайшие двадцать лет кормить.
- Шутишь, Натка. Не могу я так. Гляжу в их глаза блудливые и так и вижу, что интересует мой третий размер и борщ на обед.
- А ты не готовь…
- Тоже не могу: радости от кухни никакой, но готовлю, потому что ну как же ж не приготовить. Что теперь – полуфабрикаты есть? Так они невкусные.
- А в кафе?
- А в кафе они готовят через задницу, прости за выражение. Я пару раз им рекомендации для повара на салфетке писала – бо есть же ж невозможно.
Пирожные с общипанной глазурью были отставлены на разделочный стол, в бутылке оставалось едва, чтобы двадцать грамм. Над кухней висела концентрированная в тучу тоска.
- Хорошо, Марусь, ну представь: ты утром просыпаешься, а у тебя на кухне весь такой мучачо в одном полотенце на бедрах фуа-гра готовит. Так ты хочешь?
- Да ты что? Во-первых, у меня казан маленький сестра полгода назад забрала, а сковородки подходящей под это дело нет, а мою он, как пить дать испортит, во-вторых, куда он, дурак, с голым пузом печенку тушить? Ошпарится ж как поросенок.
- Марусь, тебе, чтобы готовил, чтобы любил не за еду или как? Причем тут голое пузо?
- Ну вот он такой весь тоненький, изящный мне все это несет, а я думаю – откармливать его, сердешного и откармливать. Куда я за ним спрячусь, если что?
Стоит отметить, что Лейкина – девушка весьма скромной комплекции. Просто душа у нее – широкая, как у настоящей деревенской тетки: метра два в плечах, килограмм за сто сорок весом. И эту душу надо от порывов ветра защищать.
- По-моему, кто-то себе голову морочит. Тебе не кажется? Ну вот, что такое счастье?
- Счастье это когда жаришь-шкваришь, а он вечером приходит так тебя прижимает, и сердце тух-тух-тух. А потом ест вчерашние щи и глаза у него светятся.
- Руська, ты что – щи с рыбой делаешь? Фосфор у него из глаз брызнул что ли?
- Да ну тебя. Главное, чтобы для него хотелось готовить, а с него – шашлык и печеная картошка. То дело – мужское.
Когда дело дошло до открытия серванта, где содержался лейкинский бар, Наточка все же спросила.
- Марусь, а с чего тебя разобрало?
- Да был тут один. Называл меня рыбкой и заинькой, даже что-то куховарил, и мою стряпню хвалил. Но вижу – не от души. И пирожки мои ему не нужны. А что – фиг поймет. И вроде всем хорош, но чую – не мое. И вот послала вчера, а саму аж скрутило.
- Знаешь, есть решение. Мне Алина вчера звонила – у нее через неделю отдых обламывается. Говорит, бюджетно, но ты Серебрякову знаешь – удивительно, что это Египет. Так вот, она мне предлагала найти попутчицу и вместе по ее путевке махнуть. Давай, Марусь? Море, хлопцы и на кухню тебя никто не пустит. Рецептов, опять же, наберешь новых. И расходов почти никаких.
- Не, Натусь, не могу никак. Не хочу я никуда ехать. И готовить не хочу. И жить совсем не хочу. И моря не хочу никакого.
Так и разошлись они, проговорив четыре часа ни о чем. Наточка ехала домой и думала о том, что хорошо, наверное, не иметь никакого выдающегося достоинства – тогда кажется, что тебя любят вправду и всерьез и совсем-совсем ни за что. А еще думалось ей, что когда накатывает такая извечная тоска, то единственное, что ты можешь как подруга – загадать у Деда Мороза на Новый год такого, как Марусе хочется. Разочарование в людях и пирожках лечится, наверное, только при помощи высших сфер.
Поверь мне, Карлсон, не в пирогах счастье…
Наточку Березняковскую пригласили в гости. Казалось бы, что тут странного – ну, гости и гости, время года – холодное, на природе не рассидишься. Странным было то, то пригласила Маруся Лейкина, у которой всегда не было времени, и с которой общение сводилось к паре строчек в социальных сетях.
Причин приглашения могло быть несколько – потеря очередной большой любви, смена работы, тоска по родным лицам из той тьмутаракани, откуда Лейкина приехала и которая так отчетливо отпечаталась у нее на лице, что сыграла немаловажную роль в почти легендарном случае. Когда барышня только переехала из своей деревни, она как-то сразу познакомилась с молодым человеком, который сочетал в себе симпатичную внешность, редкое хамство и непомерный снобизм. Как их свела судьба – неизвестно, но история сохранила потрясающий диалог. Вот знакомятся они, он протягивает узкую ладонь, смотрит в глаза и говорит: «Максим». Она вся превращается в маков цвет и от страха громко гаркает: «Мария». Максим замирает на пару секунд, после чего, опешив, выдает: «Да какая же ты Мария, ты – Мааарууууся». Что удивительно, они трепетно дружат до сих пор, а Машу все именуют не иначе, как Маруся.
После работы Наточка заскочила за пирожными с вишней и красным полусладким. Вкусы у Маруси, конечно, могли измениться, но – пусть будет.
Через полчаса девушки сидели на кухне и выдергивали вишенки из пирожных. Маруся непрерывно вздыхала, Наточка поддакивала. Бокалы отсвечивали красной жидкостью и отпечатками розового блеска для губ.
Кстати, с причиной приглашения Ната не угадала – на этот раз в фокусе была вселенская тоска. И, как ни удивительно, вполне оправданная: Маруся жалела, что прожила жизнь зря.
- Знаешь, Натка, мне бы хотелось не уметь готовить…
- Да ты что, Марусь? Помнишь, мы собирались, и ты притащила свою щуку фирменную? А помнишь пирожки с капустой – все от них тащились, как удав по батарее?
- Да у меня этих пирожков и сейчас – полхолодильника. Смотреть на них прям не могу.
Лейкина достала из холодильника красивые аппетитно пахнущие пирожки в глубокой расписной тарелке. Лицо ее, выражавшее нечеловеческую тоску, подходило в большей мере великомученице.
- Натусь, понимаешь, я вот читаю там, смотрю. Такая вот вся фифочка, ножки тоненькие, губки бантиком, на голове – художественный бардак. Стоит утром, яичницу жарит, и ту – сжигает до угля. А он весь такой суетится вокруг нее, руки целует, сковородку отмывает и завтрак сам готовит по новой. И хэппи-энд у них со свадьбой, даром, что на кухне она без вреда для окружающих может только холодильник открыть и плиту зажечь – да и то, не всегда. Но он ее обожает, понимаешь?
- Маруська, ну чего ты? Бабские романы для того и пишут, а потом экранизируют, чтобы из теток слезу выжать. А в жизни она себе такого фиг найдет: таких благодетелей – два на миллион.
- Да не, мне не трудно приготовить, понимаешь? Только сдается, что меня любят только за эти чертовы пирожки. И за щуку – на праздники. Нас всех любят за что-то: Серебрякову – за то, что деньги зарабатывает, Ильченко – за то, что цену себе набивает и вся ухоженная, как кошка, меня – за то, что готовлю вкусно, тебя – тоже вот за что-то. Знаешь, я ведь даже сжечь яичницу нарочно не могу – она всегда будет такая как надо. И вот очередной хлопец от меня выкатывается, весь такой, как котищща с довольными глазами, и я себя враз моей мамкой ощущаю. У нее даже рабочие на неделю дольше плитку клали, чтобы она их своими щами кормила – больно вкусные были.
- А ты кастинг женихов устрой. Ты-то каждому нужна, так и поперебирать можно – кого ближайшие двадцать лет кормить.
- Шутишь, Натка. Не могу я так. Гляжу в их глаза блудливые и так и вижу, что интересует мой третий размер и борщ на обед.
- А ты не готовь…
- Тоже не могу: радости от кухни никакой, но готовлю, потому что ну как же ж не приготовить. Что теперь – полуфабрикаты есть? Так они невкусные.
- А в кафе?
- А в кафе они готовят через задницу, прости за выражение. Я пару раз им рекомендации для повара на салфетке писала – бо есть же ж невозможно.
Пирожные с общипанной глазурью были отставлены на разделочный стол, в бутылке оставалось едва, чтобы двадцать грамм. Над кухней висела концентрированная в тучу тоска.
- Хорошо, Марусь, ну представь: ты утром просыпаешься, а у тебя на кухне весь такой мучачо в одном полотенце на бедрах фуа-гра готовит. Так ты хочешь?
- Да ты что? Во-первых, у меня казан маленький сестра полгода назад забрала, а сковородки подходящей под это дело нет, а мою он, как пить дать испортит, во-вторых, куда он, дурак, с голым пузом печенку тушить? Ошпарится ж как поросенок.
- Марусь, тебе, чтобы готовил, чтобы любил не за еду или как? Причем тут голое пузо?
- Ну вот он такой весь тоненький, изящный мне все это несет, а я думаю – откармливать его, сердешного и откармливать. Куда я за ним спрячусь, если что?
Стоит отметить, что Лейкина – девушка весьма скромной комплекции. Просто душа у нее – широкая, как у настоящей деревенской тетки: метра два в плечах, килограмм за сто сорок весом. И эту душу надо от порывов ветра защищать.
- По-моему, кто-то себе голову морочит. Тебе не кажется? Ну вот, что такое счастье?
- Счастье это когда жаришь-шкваришь, а он вечером приходит так тебя прижимает, и сердце тух-тух-тух. А потом ест вчерашние щи и глаза у него светятся.
- Руська, ты что – щи с рыбой делаешь? Фосфор у него из глаз брызнул что ли?
- Да ну тебя. Главное, чтобы для него хотелось готовить, а с него – шашлык и печеная картошка. То дело – мужское.
Когда дело дошло до открытия серванта, где содержался лейкинский бар, Наточка все же спросила.
- Марусь, а с чего тебя разобрало?
- Да был тут один. Называл меня рыбкой и заинькой, даже что-то куховарил, и мою стряпню хвалил. Но вижу – не от души. И пирожки мои ему не нужны. А что – фиг поймет. И вроде всем хорош, но чую – не мое. И вот послала вчера, а саму аж скрутило.
- Знаешь, есть решение. Мне Алина вчера звонила – у нее через неделю отдых обламывается. Говорит, бюджетно, но ты Серебрякову знаешь – удивительно, что это Египет. Так вот, она мне предлагала найти попутчицу и вместе по ее путевке махнуть. Давай, Марусь? Море, хлопцы и на кухню тебя никто не пустит. Рецептов, опять же, наберешь новых. И расходов почти никаких.
- Не, Натусь, не могу никак. Не хочу я никуда ехать. И готовить не хочу. И жить совсем не хочу. И моря не хочу никакого.
Так и разошлись они, проговорив четыре часа ни о чем. Наточка ехала домой и думала о том, что хорошо, наверное, не иметь никакого выдающегося достоинства – тогда кажется, что тебя любят вправду и всерьез и совсем-совсем ни за что. А еще думалось ей, что когда накатывает такая извечная тоска, то единственное, что ты можешь как подруга – загадать у Деда Мороза на Новый год такого, как Марусе хочется. Разочарование в людях и пирожках лечится, наверное, только при помощи высших сфер.
@музыка: Самый звонкий крик - тишина
@настроение: тоска и есть
@темы: Наточка Березняковская